Я уже упоминал, что в книге Ли Куан Ю очень интересно лично для меня читать про малоизвестные нам особенности южноазиатской политики, которая, вследствие ее отдаленности от российских геополитических интересов, крайне малоизвестна у нас, а что известно — зачастую искажено, как, например, история с Вьетнамом. Все помнят про войну во Вьетнаме, но мало кто вспомнит сейчас, из-за чего она началась, и кто с кем там воевал, и с чего бы вдруг там появились американцы.

Вот и с Камбоджей (Кампучией) примерно та же история.

«Я предпочитаю вспоминать о Камбодже как об оазисе мира и процветания в растерзанном войной Индокитае 60-ых годов. Чу и я впервые посетил столицу Камбоджи Пномпень в 1962 году. Принц Нородом Сианук лично приветствовал нас в аэропорту. Когда мы шли к автомобилям после осмотра почетного караула, танцовщицы в национальных костюмах разбрасывали лепестки цветов по красному ковру. Пномпень был похож на тихий, мирный провинциальный французский город. К обсаженным деревьями широким бульварам, напоминавшим Елисейские поля в Париже, примыкали тенистые улицы. В центре города, на главном перекрестке, площади Независимости, была даже построена монументальная арка, некая кхмерская версия Триумфальной арки в Париже. Мы остановились во Дворце Правительства, который ранее являлся резиденцией французского генерал-губернатора. Дворец стоял на берегу реки Меконг (Mekong). Сам Сианук жил в старом дворце. Он устроил в нашу честь пышный ужин, а затем мы полетели на его личном самолете советского производства осматривать Ангкор Ват.

Сианук был необыкновенным человеком, – исключительно образованным, жизнерадостным и полным энергии. Он обладал манерами образованного французского джентльмена, со всеми сопутствующими жестами и манерами и говорил по-английски с французским акцентом. Он был среднего роста, несколько полным, у него было широкое лицо с ноздрями, напоминавшими каменные изваяния в храмах вокруг Ангкор Вата. Он был прекрасным, гостеприимным хозяином, который превращал каждый визит в запоминавшееся и приятное событие. На банкетах, которые он устраивал, подавались прекрасные блюда французской кухни, а сервировка стола и лучшие французские вина были под стать им. Я вспоминаю о своей поездке в его дворец в столице провинции Баттамбанг (Batambang). Когда мы подъехали к высокому крыльцу, типичному для французских шато, невысокие охранники-камбоджийцы, которых черные, сверкавшие высокие наполеоновские ботфорты и шлемы делали похожими на карликов, отсалютовали нам сверкающими мечами. В роскошно обставленной гостиной и банкетном зале работал кондиционер, играли европейский и камбоджийский оркестр, присутствовали зарубежные дипломаты. Это был поистине королевский прием.

Принц отличался переменчивостью нрава и чрезмерной чувствительностью к критике. Он отвечал на каждую статью в прессе, в которой содержались любые критические замечания в его адрес. Политика для него сводилась к прессе и общественному мнению. Когда в 1970 году Сианук был свергнут с престола в ходе переворота, он искал убежища в Пекине, ибо, по его словам, опасался за свою жизнь. Я полагаю, что, вернись он тогда в Камбоджу, ни один солдат не посмел бы выстрелить в него в аэропорту. Он был их королем-богом. Он сохранял Камбоджу в качестве оазиса мира и изобилия в неспокойном, разоренном войной Индокитае, поддерживая сомнительный баланс сил между коммунистами и Западом. Принц пытался наладить дружественные отношения с Китаем, найти там защиту и, в то же время, поддерживал связи с Западом при посредничестве Франции. Когда он, вместо того, чтобы вернуться и бросить вызов совершившим переворот мятежникам, остался в Пекине, старая Камбоджа была разрушена.

Я снова встретился с ним, когда он приехал в Сингапур в сентябре 1981 года для переговоров о формировании коалиции с «красными кхмерами». Это был уже другой Сианук. Он вернулся в Пномпень и стал пленником «красных кхмеров». Он пережил страшное время, многие его дети и внуки были убиты Пол Потом, и он сам опасался за свою жизнь. Того старого, бодрого Сианука больше не было: его смех, голос, который становился высоким и пронзительным, когда он возбуждался, его жесты, – все стало более приглушенным. Он был живой трагедией, олицетворением того, что случилось с его страной и народом. Китайцы спасли его как раз накануне захвата Пномпеня вьетнамцами в начале 1979 года. Он выступал перед Советом Безопасности ООН против вьетнамского вторжения и стал международным символом кампучийского сопротивления. На протяжении долгого времени он был неумолим и непреклонно выступал против создания коалиционного правительства с «красными кхмерами».

После того как «красные кхмеры» оккупировали Пномпень, камбоджийцы, или кампучийцы как они стали называть себя во время правления режима Пол Пота, не проявляли активности в регионе. Старший министр Иенг Сари (Ieng Sari) нанес мне визит в марте 1977 года. Он был мягким, круглолицым, полным человеком и выглядел добряком, который мог бы нежно заботиться о младенцах. Он был зятем и доверенным лицом печально известного Пол Пота, лидера «красных кхмеров», уничтожившего от одного до двух миллионов человек из семи миллионов жителей страны, включая большинство наиболее образованных и способных кампучийцев. Он ничего не упомянул об этом геноциде, и я не стал расспрашивать его. Он все равно стал бы отрицать сам факт геноцида, как это делало радио «красных кхмеров». Иенг Сари был реалистом, – он хотел наладить бартерную торговлю. Они нуждались в запасных частях для фабрик, насосах для орошения и подвесных моторах для рыбацких лодок. В обмен он предложил рыбу из Тонлесап (Tonle Sap), знаменитого озера в Кампучии, где после ежегодных наводнений ловилась отличная рыба. Эта бартерная торговля не процветала (у них были проблемы с доставкой), так что мы мало торговали и практически не поддерживали никаких других отношений с ними.

В результате пограничных столкновений отношения между Вьетнамом и Камбоджей ухудшились. Вьетнам напал на Камбоджу и захватил ее в январе 1979 года. Начиная с этого момента, Камбоджа существовала в моем сознании только в результате нашей деятельности в ООН, направленной на то, чтобы собрать необходимые голоса и предотвратить захват места Камбоджи в ООН марионеточным вьетнамским правительством. Мы также поддерживали силы камбоджийского сопротивления, действовавшие в районах, прилегавших к границе между Камбоджей и Таиландом.

С 1981 по 1991 год я несколько раз встречался с сыном Сианука – принцем Ранаритом (Ranariddh). Сианук поставил его во главе сил монархистов, базировавшихся у границы Таиланда с Камбоджей. Ранарит напоминал своего отца голосом, манерами, выражением лица и жестами. Он был ниже ростом, его кожа была темнее, он обладал более ровным характером и был менее подвержен минутным колебаниям настроения, но в целом был человеком того же склада. Как и его отец, он бегло говорил по-французски и изучал право в университете Лиона (Lyon), до тех пор, пока не стал во главе сил монархистов.

Когда в 80-ых годах я посетил их тренировочный лагерь на северо-востоке Таиланда, то заметил, что войска были не слишком организованы, а боевой дух отсутствовал. Это было все, чего Ранарит мог добиться, потому что и он, и его офицеры и генералы проводили больше времени в Бангкоке, чем в лагере. Поскольку мы поддерживали их оружием и средствами радиосвязи, я чувствовал себя разочарованным. После подписания соглашения в 1991 году оказание помощи Камбодже взяли на себя крупные доноры. Когда его партия победила на выборах, организованных ООН в 1993 году, Ранарит стал первым премьер-министром, а Хун Сен – вторым премьер-министром). Когда мы встретились в Сингапуре в августе того же года, я предупредил его, что коалиция с Хун Сеном была делом сомнительным. Армия, полиция и администрация подчинялись Хун Сену. Если Ранарит хотел выжить, ему необходимо было подчинить себе часть офицеров армии и полиции и некоторых провинциальных губернаторов. В том, чтобы носить титул первого премьер-министра и назначить своего человека министром обороны, было мало толку, ибо все офицеры и войска были лояльны по отношению к Хун Сену. Он не принял мои слова близко к сердцу, очевидно, полагая, что его королевская кровь гарантирует ему поддержку народа, и что он будет незаменим.

Я встретился с Хун Сеном в Сингапуре в декабре того же года. Это был человек совершенно иного склада, прошедший жестокую школу выживания в условиях режима «красных кхмеров». Он был назначен вьетнамцами премьер-министром в 80-ых годах, но оказался достаточно ловким, чтобы дистанцироваться от них и стать приемлемым для американцев и европейцев. Он произвел на меня впечатление человека сильного и безжалостного. Понимание власти Хун Сеном соответствовало знаменитому выражению Мао о том, что «власть происходит из дула винтовки», и он был решительно настроен удержать ее. Когда в 1997 году силы «красных кхмеров» стали таять, а Ранарит не смог больше блокироваться с ними, чтобы противостоять ему, Хун Сен сверг его и взял в свои руки всю полноту власти, номинально оставаясь вторым премьер-министром. Сианук снова стал королем после выборов 1993 года, но его плохое здоровье и частые отлучки из Камбоджи для прохождения курса лечения от рака в Пекине не позволили ему утвердиться на капитанском мостике, теперь уже полностью занятом Хун Сеном и его армией.
Камбоджа напоминает фарфоровую вазу, которую разбили на мелкие кусочки. Снова склеить ее будет тяжело, это потребует много времени. И как это всегда бывает со склеенным фарфором, она не сможет противостоять давлению. Пол Пот убил 90 % представителей интеллигенции и специалистов; в стране отсутствует согласованная администрация; люди так долго жили в условиях беззакония, что больше не являются законопослушными и боятся только оружия.

Народ Камбоджи потерпел поражение, страна опустошена, ее экономика разрушена. Вступление Камбоджи в АСЕАН было отложено в связи с переворотом, осуществленным Хун Сеном. В конце концов, Камбоджа была принята в организацию в апреле 1999 года, потому что ни одна страна не хотела израсходовать еще 2 миллиарда долларов для осуществления еще одной операции ООН по проведению честных выборов. После переворота, совершенного Лон Нолом (Lon Nol) в 1970 году, Камбоджа 27 лет находилась в состоянии войны. Ее настоящие лидеры являются продуктом жестокой, бесконечной борьбы, в которой противников или уничтожали, или нейтрализовывали. Это абсолютно безжалостные люди, лишенные гуманных чувств. История жестоко обошлась с камбоджийцами.»

LOCATION: Singapore, SG

У меня дома на стенке телевизор, а так как телевизор как обычное устройство я не смотрю (к тому же кабель у меня занялся под кабельный модем от StarHub, через который идет интернет), то я прицепил к нему китайский мини-«андроид», и завел на нем Youtube. В подписках на Youtube у меня канал Исторический Лекторий, в котором публикуются записи различных передач по истории и лекций, и если вы такой же нудный сухарь как я, и предпочитаете про войну 1812 года, республиканский Рим, и про французскую революцию на ютубе смотреть, вместо кошечек и +100500, то рекомендую.

Так что теперь как ни включишь, так есть что интересное на полном экране посмотреть.
Недавно вот посмотрел трехсерийный английский документальный фильм «British empire in colour».
История и судьба Британской империи меня интересует уже давно. Интересно, что даже и в этом, британском фильме многие вещи трактуются явно неоднозначно, и явственно видна определенная, во многом анти-имперская позиция авторов. Подчас допускаются даже довольно грубые передергивания (думаю, что все же это не вольности российских переводчиков). Например при рассказе о получении независимости британской Индией рассказ о трагических индуистско-мусульманских столкновениях и встречном переселении индуистов и мусульман в разделенном между Индией и Пакистаном Пенджабе, подан словно бы виной Британии, хотя, строго говоря, все эти жертвы и жизни на совести Али Джинны и Неру, и никого другого.
Или, допустим, в рассказе про предательски брошенную Метрополией Южную Родезию, ставшую после проигрыша правительством гражданской войны и получения независимости печально известнй сегодня Зимбабве, цитируют крайне миролюбивые и прогрессивные слова Мугабе про дружбу наций в свободной и независимой Зимбабве, и только в следующей серии и мельком упоминают, что этот Мугабе сделал после этих слов с британскими фермерами в Зимбабве.
Впрочем, не стоит полагать, что даже сегодня по отношении к имперскому прошлому Британии меньше различных, и противоречивых, мнений.
Для России это в чем-то близкая тема, потому что нашу «Империю» мы потеряли еще на памяти ныне живущих, а не бабушек и дедушек, как Британия.
В чем-то у нас схожая тут память и «болевые точки».

Вот цитата из «Сингапурской истории»:

Я впервые посетил Рангун (Rangoon) (ныне Янгон – Yangon) в апреле 1962 года. Премьер-министр Бирмы (после 1989 года страна стала называться Мьянмой (Myanmar)) У Ну (U Nu) попросил генерала У Не Вина (Ne Win) встать во главе государства в 1958 году, потому что демократически избранное правительство не могло подавить мятежи и восстания многих национальных меньшинств.

В отличие от Коломбо, который я посетил в 1956 году, Рангун казался обветшалым и пришедшим в упадок городом. Он находился под японской оккупацией, и хотя худшего при освобождении города британцами, наступавшими из Бенгалии, удалось избежать, разрушения все же были значительными. Бирма была одной из наиболее обеспеченных стран Юго-Восточной Азии, до войны страна экспортировала рис и продовольствие. Тем не менее, демократическая система правления в стране не работала. Народы Бирмы принадлежали к различным расам и говорили на разных языках. Англичане свели в одно государство множество различных народов, живших в разных частях этой страны.
Лозунгом, который У Не Вин выдвинул в качестве идеологической основы Социалистической Республики Бирманский Союз (Socialist Republic of the Union of Burma) был «Бирманский путь к социализму». Его политика была простой: добиться самообеспечения и избавиться от индусов и китайцев, прибывших в Бирму вместе с англичанами. Китайцы начали покидать страну еще при У Ну, многие из них осели в Таиланде и Сингапуре. Индийцы, которых англичане набирали на государственную службу, были многочисленны, но и их потихоньку вытесняли.
Мое следующее посещение Рангуна состоялось в мае 1965 года, после участия в конференции азиатских социалистов в Бомбее. У Не Вину понравилась та часть моей речи, в которой я сказал: «Если мы будем смотреть на азиатские проблемы бедности и отсталости через розовые очки западноевропейских социалистов, то мы наверняка потерпим неудачу». Тогда я еще не знал, насколько решительно он был настроен добиться самодостаточности Бирмы, чтобы как можно меньше общаться с окружающим миром и вернуться к тому романтическому, идиллическому прошлому, когда Бирма была богатой и ни в ком не нуждалась.
Во время этого визита у меня состоялся незабываемый разговор с дворецким в гостинице «Стрэнд» (Strand Hotel), – пожилым индусом в возрасте около 60 лет, с седеющими волосами и бородой. Он принес мне завтрак и с несчастным и удрученным видом сказал по-английски: «Сэр, сегодня – мой последний день, завтра меня здесь уже не будет». Он сомневался, сможет ли его помощник-бирманец подать мне такой же завтрак: английский чай с молоком и сахаром, поджаренный хлеб и омлет. Я спросил его, почему он хотел уехать. Он ответил мне: «Я вынужден уехать. Я родился в Бирме и прожил здесь всю свою жизнь, но правительство хочет, чтобы все индусы уехали. Я не могу взять с собой ничего, кроме небольшой суммы денег и личных вещей». Я спросил его, куда он ехал. «В Индию», – ответил он. Я поинтересовался, были ли у него там родственники, он ответил, что не было. Его бабушки и дедушки были привезены в Бирму англичанами, а теперь правительство хотело отослать его обратно в Индию. Относительно моего завтрака он оказался прав, – на следующий день поднос уже не был таким чистым, а тосты не хрустели.

LOCATION: Singapore, SG

«Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что в нашем доме в самом деле царило благоденствие и главной его причиной была необыкновенная доброта моего отца. В наши дни доброта не слишком ценится. Людей гораздо больше интересует, умен ли человек, трудолюбив ли, приносит ли пользу обществу, вписывается ли в принятые рамки поведения. Но Чарльз Диккенс в «Давиде Копперфилде» восхитительно сказал об этом:
«— А твой брат — добрый, Пеготти? — предусмотрительно осведомился я.
— Ах, какой добрый! — воздев руки, воскликнула Пеготти».
Задайте себе этот вопрос, вспомните ваших многочисленных друзей и знакомых, и вы, наверное, удивитесь, как редко сможете ответить на него словами Пеготти.»
Агата Кристи «Автобиография»
Кстати крайне приятная книга воспоминаний, «про жизнь», если еще ни разу не сводила вас судьба (в том числе в моем лице) с ней — рекомендую.

“Как только Парижская выставка закроется, электрический свет закроется вместе с ней, и больше о нем никто не услышит”
Э. Уилсон, профессор Оксфордского университета, 1878 год.

Нет ни одной статьи про антиалкогольную пропаганду, в которой бы не упоминался, как правило в негативном смысле, опыт американского «Сухого закона». Отмечу, что это был не просто запрет, этому была посвящена отдельная Поправка американской Конституции — восемнадцатая, ратифицированная в 1919-м году (которую потом отменяли другой — двадцать первой, в 1930-м).
Тем не менее, надо понимать, насколько сложной была ситуация с алкоголем в США на момент начала «запретных движений» в стране.
Википедия по этому поводу пишет:

Самый первый протест и критика пьянства исходили от доктора Бенджамина Раша, подписавшего декларацию независимости от имени Пенсильвании. В частности, он выступил против ежедневной порции виски, выдававшейся солдатам в войсках Конгресса. Кроме того, в обычаи американцев того периода входило ежедневное принятие до нескольких кружек виски, с самого утра и до вечера, вместо кофе и чая, как принято было в Европе (этим последователи американской самоидентичности и независимости в том числе дистанцировали себя от Старого Света, но это приобрело столь угрожающие масштабы, что представители общественности и политические деятели были вынуждены обратить на это свое внимание). Ведь кофе и чай — это колониальные продукты, доставлявшиеся в колонии метрополией, а виски — изготовлялся на месте (в северных штатах — из ржи, в южных — из кукурузы.) То есть, новой стране нужен был некий национальный напиток, и, по какой-то случайности, им был избран виски.

Не зря упоминается Бенджамен Раш. «Запретное движение» (Prohibition Party) это не XX век, о «сухом законе» начали говорить еще до Гражданской войны в США, так, например, 13 штатов (из совсем не 50 на тот момент, учтите, а из примерно 34) вводили «Сухой закон» на уровне законодательства штата в период с 1846 по 1855 годы (впоследствии отменялся как антиконституционный).
В 1913-м году выдвигается проект Поправки, и сразу же 9 штатов прекращают «алкогольный трафик» на своей территории (вопреки заблуждению, «Сухой закон» в США запрещал не употребление, а производство, продажу и транспортировку алкоголя), но и до этого момента это ограничение действовало с 1905 года на территории 4 штатов — Канзасе, Мэне, Небраске и Северной Дакоте, а к моменту принятия на федеральном уровне — в 26 штатах.

То есть нельзя говорить о «Сухом Законе» 20-х как о чем-то одномоментном, начавшемся и закончившемся по приказу. И явно не все однозначно с его результатами. Да, конечно, Сухим законом были, фактически, финансированы гангстерские синдикаты, и это послужило на будущее хорошим уроком, который был, надо сказать, к чести США, извлечен. Но с другой стороны ситуация, когда виски пилась как вода, она все же была переломлена, и с этой точки зрения времена Сухого Закона прошли все же не зря.

На времена Сухого Закона, традиционно оцениваемого как провал, принято кивать, проводя параллели с антиалкогольной кампанией 1985 года. Однако, как я показал выше, ни Сухой Закон в целом, не просто как события между 1919 и 1933 годом (кстати сказать в Оклахоме и Канзасе на уровне штата ограничение действовало до 1948 года, а в Миссисипи так аж до 1966) нельзя трактовать так прямолинейно и однозначно, и само это явление было более продолжительным, и результаты его также не столь однозначны (не однозначно провальны).

В этом смысле, конечно события 1985 нельзя полностью уравнивать ни в плане событий, ни в плане результатов. Антиалкогольная кампания 1985 года, инициатором которой, в зависимости от политических предпочтений говорящего, называют Горбачева, либо Лигачева, не была продолжительной, однако, при всей советской бредовости мер, также как и американский Сухой Закон, будучи неудачей тактической, в «стратегическом» плане дала свои плоды. Сегодня наверное вообще трудно представить, сколько и как пили в конце эпохи СССР (тем более, что сегодня «времена СССР» овеяны каким-то романтическим флером, особенно среди тех, кто не успел в них в сознательном возрасте побывать). «Москва-Петушки» это хоть и художественное произведение, но алкогольный ландшафт книги совсем не выдуман, и «художественных преувеличений», например, там, вопреки распространенному у «незаставших» мнению, совсем немного.

Ну и для иллюстрации:

LOCATION: Singapore, SG

Продолжу фрагменты из книги Ли Куан Ю, о которой рассказал немного чуть ранее:

"В 1976 году, во время моего первого посещения Большого Дворца Народов (Great Hall of the People) в Пекине, я заметил в нем плевательницы. Китайские лидеры действительно пользовались ими. В 1977 году, когда Дэн Сяопин посетил Сингапур, мы также поставили рядом с его стулом в зале заседаний бело-голубую плевательницу эпохи династии Мин, но он не пользовался ею. Очевидно, он заметил, что китайцы в Сингапуре не плевались. В 1980 году, во время моего следующего визита, я заметил, что плевательницы из Большого Дворца Народов были убраны. Несколько лет спустя, когда я обедал в Сингапуре с членом Госсовета КНР, отвечавшим за экономические вопросы, я упомянул, что китайцы перестали пользоваться плевательницами в Большом Дворце Народов. Он усмехнулся и сказал, что они действительно удалили плевательницы из зала приемов, но все еще пользовались ими в своих кабинетах, – привычка была слишком старой, чтобы от нее отказаться.
Я начал кампанию против плевания в 60-ых годах, но еще и в 80-ых годах некоторые водители плевали из окон машин, а некоторые люди все еще продолжали сплевывать в магазинах и на рынках. Мы упорно продолжали борьбу с этим злом, распространяя через школы и средства массовой информации сообщения о том, что плевание способствует распространению таких болезней как туберкулез. Теперь уже редко можно увидеть людей, плюющихся в общественном месте. Мы – нация эмигрантов, которые снялись с насиженных мест и, следовательно, были готовы отказаться от старых привычек, чтобы построить лучшую жизнь в новой стране. Успехи этой кампании ободряли меня и вдохновляли на борьбу за изменение плохих привычек людей."

Ну, это для тех, кто в курсе, КАК обстоит дело с харканием и плеванием в континентальном Китае до сих пор, те смогут оценить масштаб изменений. Действительно китайцы в Сингапуре не плюются совсем, а это достижение — не баран чихнул, поверьте.
Про обычай плеваться у китайцев, помнится, довольно много обсуждали в Магазете, и пришли к выводу, что это многовековая традиция с очень глубокими корнями.

LOCATION: Singapore, SG

"А ты пребываешь в своем девическом чину как есть пошлая девица"

Из письма Ивана IV Грозного к Елизавете I Тюдор, после ее резкого отказа на сватовство Грозного.