LOCATION: Moscow, Russia

Дочитал, наконец, Шпеера. «Воспоминания» и «Тюремный дневник», который он писал во время своего двадцатилетнего заключения в Шпандау. Или даже правильнее «домучал», потому что «Тюремный дневник» книга психологически тяжелая. Это, конечно, не Шаламов. Но, все равно, веселого в тюремном монологе человека, глубоко размышляющего и рефлексирующего свою вину в событиях прошедших лет, мало.

Альберт Шпеер, архитектор, позднее, во время войны, министр вооружений и промышленности в Германии, в 1946 году, был приговорен на Нюрнбергском трибунале к 20 годам заключения (ему в вину было поставлено использования труда заключенных и военнопленных на предприятиях Германии), один из немногих, признавших свою вину на суде нацистов. Это человек, который сказал: «Если бы у Гитлера могли быть друзья, то я был бы его другом. Я обязан ему как воодушевлением и славой моей юности, так ужасом и сознанием вины последующих лет.»
Вчера, со знакомой, всплыла тема, я как раз, под впечатлением, начал рассказывать о Шпеере, совсем не в связи с «семидесятилетием» я уже несколько лет пытаюсь понять, как же оно так все получилось тогда, в Германии, и что же было при этом у людей в головах. Не все были Гиммлерами, не все были в СС, также как в СССР не все служили в НКВД. Но что было в голове у остальных, как они воспринимали то, что творилось вокруг?

— Ну неужели они ничего не знали про концлагеря?

Похоже на то, что они и в самом деле толком ничего не знали. В значительной мере потому, что и не хотели знать, а отчасти потому, что невозможно с таким знанием жить.

— Знали; знали, значит виновны.

Однако же, возражу я, вот, допустим, всего лишь менее года назад в тюрьмы попали участники «Болотного дела». Приговор был беззаконный и жестокий, суд шел долго, о нем писали, в Москве даже люди (единицы и десятки) выходили на улицу в их поддержку. Сейчас эти люди в тюрьме. Сколько раз вы о них вспомнили, например за прошедший месяц? Помните ли вы имена хотя бы одного-двух? Нет, вы про них забыли. А это не тысячи, это не концлагерь, это просто несколько человек, попавших под каток российской карательной системы, их гораздо проще помнить. Но мы их забыли. Они нас не беспокоят.
Вот как-то так, я полагаю, происходило и в Германии. Ну исчезли куда-то евреи из нашего городка. И правильно, пускай трудом перевоспитаются, без них лучше, наверняка втайне вредили, откалывая эмаль зуба. Пойдем лучше по пиву вмажем.

У Шпеера есть ближе к концу книги, описание события:

«Однажды, кажется, летом 1944 г., меня навестил мой приятель Карл Ханке, гауляйтер Нижней Силезии. В свое время он мне многое рассказал о польском и французском походах (армии), о погибающих и страдающих от ран, о лишениях и муках — одним словом, показал себя человеком, способным к состраданию. В это же посещение он, усевшись в одном из обитых зеленоватой кожей кресел моего кабинета, был в смятении, говорил, спотыкаясь. Он просил меня никогда, ни при каких обстоятельствах, не принимать приглашения посетить концлагерь в гау Верхней Силезии. Он там увидел нечто такое, чего он не может и не в состоянии описать.»

При всем масштабе советского ГУЛАГа, в разы превосходящем масштабы германских концлагерей, насколько это было осознанной темой у жителей СССР?

«Я ни о чем его не расспрашивал, я не задавал вопросов Гиммлеру (концлагеря проходили по ведомству Гиммлера, прим romx), я не задавал вопросов Гитлеру, я не затрагивал эту тему в кругу моих друзей. Я не попытался сам установить истину — я не хотел знать, что там творится. Видимо, Ханке имел в виду Аушвиц. В те секунды, когда он разговаривал со мной, на меня навалилась тяжкой реальностью вся ответственность. Именно об этих секундах думал я, когда на Нюрнбергском международном суде я признал, что в качестве одного из руководящих деятелей Рейха должен в рамках общей ответственности за все содеянное нести свою долю вины, потому что с тех самых секунд я морально стал неразрывно связан с этими преступлениями, потому что я из страха открыть для себя нечто, что потребовало бы от меня прийти к определенным выводам, на все закрыл глаза. Эта добровольная слепота перечеркивает все то доброе, что я, может быть, на последнем этапе войны должен был бы или хотел бы сделать. В сравнении с ней какие-то мои шаги в этом направлении превращаются ни во что, в нуль. Именно потому, что тогда я оказался ни на что не способным, заставляет меня и сегодня чувствовать себя лично ответственным за Аушвиц.»

Должен ли быть признан виновным человек, который знал, но не препятствовал злу? Шпеер считает, что — да.

Сказанїе ѡ трїехъ свинїѧхъ.

Во времѧ оно, бѣша Нїфъ-Нїфъ иже ѿ свинїй есть, и два брата егѡ живѧста съ нимъ, ихже имена суть Нафъ-Нафъ и Нуфъ-Нуфъ, иже якоже и братъ ихъ свинїама бѣста. Нїфъ-Нїфъ и Нафъ-Нафъ юродива бѣста, Нуфъ-Нуфъ же бѣ свинъ, премудрости исполненъ.

Живѧху же во странѣ добрей, идѣже ядоша былїе травное и ѿ пчелъ сотъ, ни въ чемъ же имуще нужду. Совѣщаше же сѧ, глаголюще, якѡ мы, добраѧ свинїѧ, живуще во странѣ добрей, не имамы нужды, но нѣсть намъ идѣже вселити ближнїѧ нашѧ, и всѧ именїѧ наша. Возрастъ же имамы поѧти себѣ женъ и родити сыны и дщери, имже нѣсть крова, ниже ночлега, ниже престола домовъ нашихъ. Сотворимъ ѹбо себѣ три кущи добли, идѣже вселимся съ женами и чадами нашими и всемъ именїемъ нашимъ. И бысть распрѧ въ братїи, якоже глагола кїйждо ихъ сотворити домъ свой по желанїю своему. И не согласившеся, какѡ подобаетъ сотворити домы своѧ, кїйждо изшедъ, сотвори якоже размышляше въ себѣ. И сотвори ѹбо Нїфъ-Нїфъ кущу изъ плевелъ, Нафъ-Нафъ же из хврастїѧ, Нуфъ-Нуфъ же из каменїѧ созда себѣ домъ.

И бысть, внегда почиваху свинїѧ сїѧ на ложахъ своихъ подъ кровами домовъ своихъ и храплѧху, прїиде въ землю ту Волкъ, ищѧй расхитити именїѧ, ихже не собра и поѧти ѿ скота, егоже не пасе и не воздои. И ѹвѣдевъ ѡ свинїѧхъ сихъ, речѣ въ себѣ поѧсти ѧ. Пришедъ же Волкъ въ варъ дневный къ дому плевелному, въ немже почиваше Нїфъ-Нїфъ, не размышлѧѧ страха смертнагѡ грѧдуща къ нему, дхну вельми ѕѣлѡ на плевелы дома Нїфъ-Нїфова, и сотрясошасѧ стены дому тогѡ и ѡбвалишасѧ, зане не имѣѧху ѡснованїѧ на камени, вси же изъ плевелъ создани бѣша. Внегда же сокрушахусѧ стены домовныѧ, восста Нїфъ-Нїфъ ѿ сна и речѣ: «Ѹвы мнѣ, якѡ не послушахъ ѹвѣщеванїй братїй моихъ, рѣкшихъ мнѣ, якѡ не подобаетъ сотворити домъ изъ плевелъ! Азъ же неразумїемъ моимъ сотворихъ сїе, и что вижду и камѡ бѣжу нынѣ?» И ѿверзшу ѹже Волку пасть свою на поросѧ, избѣже оный свинъ въ предѣлъ брата своегѡ Нафъ-Нафа, Волкъ же гнаше его созади. И воставъ Нафъ-Нафъ ѿ ложа своегѡ, якѡ ѹслыша толкуща брата, ѿверзе. Вшедъ же въ горницу, возгласи Нїфъ-Нїфъ гласомъ велїимъ, глаголѧ: «Ѹвы мнѣ! Якѡ Волкъ лукавый пришедъ, разори именїе мое плевелное и нынѣ грядетъ по мнѣ, ища пожрати мѧ!» И ѿвѣщавъ, речѣ ему Нїфъ-Нїфъ: «Пришелъ еси ко мнѣ погубити и мя съ собою? Обаче не ѹжаснисѧ, ниже ѹбойсѧ, якѡ не изъ плевелъ домъ мой созданъ есть, и не возможетъ Волкъ здѣ яти ны». Еще же има глаголющама, прїиде Волкъ, грѧдый вослѣдъ Нїфъ-Нїфа, и ѡбрѣте домъ изъ хврастїя сложенъ. И разумѣвъ, якѡ два поросѧта сокрываютасѧ въ немъ, паче ѡѕлобивсѧ и взалкавъ, дхну ѕѣлѡ ѕѣлѡ на домъ изъ хврастїя и поколебася (домъ). И дхну паки, и сотрясошасѧ стены и паде домъ, якоже и домъ Нїфъ-Нїфовъ. И ѡбъятъ страхъ велїй свинїѧ та, и излезша изъ хврастна дома, бѣжаста ѿ Волка въ предѣлъ Нуфъ-Нуфовъ, ѕѣлѡ вопїюща, и хрюкающа, занѣже свинїѧ бѧста.

Слышавъ же Нуфъ-Нуфъ шумъ, егоже ѹчиниша братїя егѡ бѣгуща, изшедъ во срѣтенїе има. Ѹзревъ же бѣгство братїй своихъ и ѕѣлѡ ѹжассѧ, речѣ има во срѣтенїе: «Чесо ѹбо неподѡбнаѧ творита? Ѹбо буїа еста, да бѣжита ѿ Волка? Не должно ли вама наипаче сидѣти въ домѣхъ своихъ, егда прїидетъ Волкъ?!»

Она же рѣста ему, якѡ не ѡградиша ѧ домы ихъ ѿ Волка и какѡ падоша (домы), какѡ же бѣгство сотвориста и силы ѹже не имутъ сокрытисѧ ѿ негѡ. И речѣ Нуфъ-Нуфъ: «Внидита ѹбо подъ кровъ дома моегѡ, или азъ не братъ вама есмь?» Внегда же внидоша свинїѧ и затвориша двери дома Нуфъ-Нуфова, иже изъ камене бѣ созданъ, прїиде къ дому Волкъ, алчѧй ѕѣлѡ и ярости преисполненъ еже пожрати поросѧтъ сихъ. Не размысливъ же въ себѣ, якѡ домъ сей изъ камене сложенъ есть, дхну на него. Видевъ же, якѡ ничесоже бысть стенамъ дома, дхну паки и паки. Разумѣвъ же, якѡ не такѡ подобаетъ поѧти поросѧтъ, въ дому семъ таѧщихсѧ, возлѣзъ на кровлю дому сегѡ, мняше пролѣзти дымоходомъ пещи огненныѧ, юже ѹстрои Нуфъ-Нуфъ в дому своемъ да согрѣетъ та вся ближнїѧ егѡ. И слышавше поросѧта, якѡ Волкъ якоже ѕмїй влѣзе въ дымоходъ дому каменнагѡ, егоже созда Нуфъ-Нуфъ премудрый, сотвориша очагъ въ пещи, и огнь возгоревсѧ, ѹмори Волка, той бо пребезумнѣ просуну носъ свой въ пещь и застрѧ въ дымоходѣ, якоже Вїнїй Пухъ, бѣ же Волкъ ѕѣлѡ ѹпитенный. И возрадовашасѧ свинїѧ ѡ избавленїи ѿ Волка, и живѧху вкупѣ въ дому Нуфъ-Нуфовѣ всѧ дни живота своегѡ.