Дочитал, наконец, Шпеера. «Воспоминания» и «Тюремный дневник»,…

LOCATION: Moscow, Russia

Дочитал, наконец, Шпеера. «Воспоминания» и «Тюремный дневник», который он писал во время своего двадцатилетнего заключения в Шпандау. Или даже правильнее «домучал», потому что «Тюремный дневник» книга психологически тяжелая. Это, конечно, не Шаламов. Но, все равно, веселого в тюремном монологе человека, глубоко размышляющего и рефлексирующего свою вину в событиях прошедших лет, мало.

Альберт Шпеер, архитектор, позднее, во время войны, министр вооружений и промышленности в Германии, в 1946 году, был приговорен на Нюрнбергском трибунале к 20 годам заключения (ему в вину было поставлено использования труда заключенных и военнопленных на предприятиях Германии), один из немногих, признавших свою вину на суде нацистов. Это человек, который сказал: «Если бы у Гитлера могли быть друзья, то я был бы его другом. Я обязан ему как воодушевлением и славой моей юности, так ужасом и сознанием вины последующих лет.»
Вчера, со знакомой, всплыла тема, я как раз, под впечатлением, начал рассказывать о Шпеере, совсем не в связи с «семидесятилетием» я уже несколько лет пытаюсь понять, как же оно так все получилось тогда, в Германии, и что же было при этом у людей в головах. Не все были Гиммлерами, не все были в СС, также как в СССР не все служили в НКВД. Но что было в голове у остальных, как они воспринимали то, что творилось вокруг?

— Ну неужели они ничего не знали про концлагеря?

Похоже на то, что они и в самом деле толком ничего не знали. В значительной мере потому, что и не хотели знать, а отчасти потому, что невозможно с таким знанием жить.

— Знали; знали, значит виновны.

Однако же, возражу я, вот, допустим, всего лишь менее года назад в тюрьмы попали участники «Болотного дела». Приговор был беззаконный и жестокий, суд шел долго, о нем писали, в Москве даже люди (единицы и десятки) выходили на улицу в их поддержку. Сейчас эти люди в тюрьме. Сколько раз вы о них вспомнили, например за прошедший месяц? Помните ли вы имена хотя бы одного-двух? Нет, вы про них забыли. А это не тысячи, это не концлагерь, это просто несколько человек, попавших под каток российской карательной системы, их гораздо проще помнить. Но мы их забыли. Они нас не беспокоят.
Вот как-то так, я полагаю, происходило и в Германии. Ну исчезли куда-то евреи из нашего городка. И правильно, пускай трудом перевоспитаются, без них лучше, наверняка втайне вредили, откалывая эмаль зуба. Пойдем лучше по пиву вмажем.

У Шпеера есть ближе к концу книги, описание события:

«Однажды, кажется, летом 1944 г., меня навестил мой приятель Карл Ханке, гауляйтер Нижней Силезии. В свое время он мне многое рассказал о польском и французском походах (армии), о погибающих и страдающих от ран, о лишениях и муках — одним словом, показал себя человеком, способным к состраданию. В это же посещение он, усевшись в одном из обитых зеленоватой кожей кресел моего кабинета, был в смятении, говорил, спотыкаясь. Он просил меня никогда, ни при каких обстоятельствах, не принимать приглашения посетить концлагерь в гау Верхней Силезии. Он там увидел нечто такое, чего он не может и не в состоянии описать.»

При всем масштабе советского ГУЛАГа, в разы превосходящем масштабы германских концлагерей, насколько это было осознанной темой у жителей СССР?

«Я ни о чем его не расспрашивал, я не задавал вопросов Гиммлеру (концлагеря проходили по ведомству Гиммлера, прим romx), я не задавал вопросов Гитлеру, я не затрагивал эту тему в кругу моих друзей. Я не попытался сам установить истину — я не хотел знать, что там творится. Видимо, Ханке имел в виду Аушвиц. В те секунды, когда он разговаривал со мной, на меня навалилась тяжкой реальностью вся ответственность. Именно об этих секундах думал я, когда на Нюрнбергском международном суде я признал, что в качестве одного из руководящих деятелей Рейха должен в рамках общей ответственности за все содеянное нести свою долю вины, потому что с тех самых секунд я морально стал неразрывно связан с этими преступлениями, потому что я из страха открыть для себя нечто, что потребовало бы от меня прийти к определенным выводам, на все закрыл глаза. Эта добровольная слепота перечеркивает все то доброе, что я, может быть, на последнем этапе войны должен был бы или хотел бы сделать. В сравнении с ней какие-то мои шаги в этом направлении превращаются ни во что, в нуль. Именно потому, что тогда я оказался ни на что не способным, заставляет меня и сегодня чувствовать себя лично ответственным за Аушвиц.»

Должен ли быть признан виновным человек, который знал, но не препятствовал злу? Шпеер считает, что — да.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *